СЕМЬЯ

Борис Петрович, когда вы родились?

Я родился 7 августа 1939 года в Днепропетровске, как говорится, дитя Войны в полном смысле этого слова. 

Дед с маминой стороны был сельским фельдшером, правда, без диплома, без каких-то официальных документов на право лечения. Назывался, как мама говорила, «костоправ». У него было пять дочерей, мама – третья по счёту. Мою маму звали Циля Исааковна, она любила, чтобы её называли Сицилия. У неё было четырёхлетнее образование, и в основном она занималась домашним хозяйством. У мамы было много подруг, которые после Войны остались без мужей. А из пяти сестёр после Войны муж остался только у моей мамы и тёти Ани, которая на фронте вышла замуж за замечательного человека. Когда приезжали сёстры или приходили мамины подруги, начинались гадания: они сидели при свечах, жгли бумагу, и каждая женщина представляла себе, что же произошло с её мужем, погиб ли он. Думаю, что они до последней минуты своей жизни не хотели верить в это...

Деда со стороны папы звали Абрам (по паспорту Авраам-Евсей), он держал извозчичий дом в Днепропетровске, а бабушку – баба Еля (Елена). Я помню, отец привозил деда в Москву в 1946-ом году. Он был инвалидом Первой мировой войны и ходил с палочкой, очень любил кататься на трамвае: утром уходил и целый день пропадал, пока отец не выследил, что он весь день ездит по городу на трамвае.

Моего отца звали Петр Абрамович, а по паспорту он был Перец Авраам-Евсеевич Гейдман, 1912 года рождения. Он окончил строительный техникум, в начале Войны участвовал в эвакуации Днепропетровского металлургического завода на Урал, затем занимался строительством: сначала на Урале, в Златоусте, а после возвращения в Москву работал в отделе капитального строительства нефтеперерабатывающего завода имени Кошкина на станции Лосиноостровская. Он числился в разряде ИТР [инженерно-технический работник], при этом был одним из немногих строителей имевших диплом. Начальником участка (прорабом) он проработал всю жизнь.

С началом Войны наша семья – дед Абрам с бабой Елей, мама, я и моя сестрёнка Нила, 1934 года рождения, эвакуировалась в Ташкент. Отец успел нас вывезти из Днепропетровска на одном из последних эшелонов. Мама рассказывала, что город сильно бомбили, в том числе и наш состав. В Ташкенте мама все заботы о семье взяла на себя, ей удалось устроиться бухгалтером в магазине. У неё сложились очень хорошие отношения с местным населением, появилось много подруг среди узбекских женщин, я сужу об этом по фотографиям и рассказам мамы. У меня самого воспоминаний об эвакуации немного, только очень простые, детские: например, я возненавидел варёную капусту, потому что в детском саду она была основным видом питания. И с той поры я очень долгое время не мог есть ни борщи, ни щи, ни всё, что связано с капустой. Так продолжалось до тех пор, пока я не женился и не попал в семью моей жены. Помню еще, как в четыре года я убежал из детского сада домой и чуть не попал под колёса телеги – оказался между ног лошади и повозкой, но я легко отделался, вылез и стал отряхиваться от дорожной пыли. Случайно всё это увидела мать, и мне пришлось удирать от неё домой. Удрал, спрятался на кровати под одеялами. Меня долго не могли найти, пока мать в изнеможении не села на кровать и чуть меня не раздавила. От этой истории у меня в сознании только испуг остался. Вот то немногое, что я помню об эвакуации. 

После Войны мы сначала жили в Лосинке, а потом в Люберцах. Папа работал в знаменитом тресте ЦентрСпецСтрой, вкалывал по восемь с лишним часов, а по вечерам они с друзьями подрабатывали: устраивали отопление на дачах крупных писателей, это называлось «отец пошёл халтурить». Он приходил очень поздно и всегда с разнообразными сантехническими деталями, с разводными ключами и т. п. Отца часто посылали в командировки, но мама не отпускала его надолго, потому что он был очень заводным мужчиной. И мама за ним, как хвостик, всё время следовала. Мы с сестрой оставались дома. Уже в послевоенное время она окончила школу, поступила в фармацевтический техникум и достаточно быстро, в 15-16 лет, стала самостоятельно зарабатывать. Я вёл хозяйство, а весь бюджет был на плечах сестры. Она рано повзрослела, и я был не столько братом, сколько сыном. Так мы и прожили до замужества сестры: отец мотался по командировкам, мама за ним, а мы с Нилой оставались дома.

Воспитанием занималась мама. У неё не было постоянной работы после возвращения в Москву, только иногда подрабатывала в красильной артели. До денежной реформы 1947 года жизнь была жутко трудная: иногда в доме не было не то что корочки, не было ни крошки хлеба. Эти два-три послевоенные года были очень сложными для нашей семьи, как и для многих семей в России. А вот ташкентские дни мама вспоминала очень светло, в 1941 году ей было 28 лет, в этом возрасте у человека много энергии, много счастья, много радости, и окружение в Ташкенте было очень тёплым. Это были светлые воспоминания, она всех помнила, часто показывала фотографии.

Каждое воскресенье, когда у отца был выходной, он ходил со мной в театры, музеи, картинные галереи. Причём у него был план посещения залов, например, сегодня мы смотрим Иванова, и мы присоединялись к какой-нибудь экскурсии. Также по выходным ходили в Парк Горького – там можно было очень интересно провести время: сыграть в шахматы, поучаствовать в викторине или каком-нибудь конкурсе. В общем, отец основательно и планомерно занимался со мной всё свободное время, которое у него было. У отца настольной книжкой была «Педагогическая поэма» Антона Макаренко. И, возможно, тот факт, что я стал учителем, главное наследство от отца. 

У отца было два брата. Давид, мы его звали дядя Дуся, на Войне был артиллеристом, вернулся и потом был парторгом преуспевающей артели, которая изготовляла цинковые краски. Он был самым заводным и весёлым из братьев. А дядя Яша служил в НКВД, жил во Львове, всё время Войны был в действующих частях и никогда не распространялся по поводу того, чем и где он занимался. В семье целые легенды рассказывались про его работу и жизнь во время Войны. Иногда он приезжал к нам в Москву, а я бывал у него во Львове.

Борис Петрович, от кого Вы унаследовали неподражаемое чувство юмора?

Юмор это гейдмановское! Игра слов унаследована от отца и его братьев, а ещё от Миши, мужа моей сестры. Мама выросла в очень пуританской семье с установленными правилами приличия и поведения. А у отца всё было не так, для него никогда не существовало жёстких рамок. Приведу только несколько примеров. За рабочими в Люберцах приходил автобус, их было около тридцати человек. И пока они ехали на объект, автобус подпрыгивал от анекдотов и баек, которые рассказывал отец. Мы были практически единственной еврейской семьёй в тресте, и отец всегда говорил: «Что ж вы единственного еврея затираете? Не даёте квартиру…» – это было как лозунг. Строители сильно ругаются, причём нецензурные ругательства исчисляются этажами. Помню, как однажды летом на объекте в Михнево по недосмотру водителя сломался экскаватор, так отец его обложил таким восьмиэтажным матом, что экскаватор через несколько минут заработал! Чуть позже машинист подошел к отцу и говорит: «Петр Абрамыч, я вот двадцать с лишним лет кручу баранку в этом вашем СМУ дорогом, но никогда не слышал таких ёмких и мощных выражений!» Бесконечные хохмы всю жизнь… Я вам больше того скажу, когда папа умер, то на поминках народ смеялся, в том числе и мы с мамой, потому что люди непрерывно вспоминали анекдоты и байки, которые отец любил рассказывать. 

Какие книги Вы читали в детстве?

Вы можете себе представить, что можно было вывезти из эвакуации? Мама выезжала из Ташкента с двумя детьми – одному шесть лет, другому одиннадцать. У нас был большой фибровый чемодан, а в нём пять книжек: Чехов, «Хижина дяди Тома», «Педагогическая поэма» Макаренко, Паустовский, Барто и всё. Мы поселились в Лосинке в бараке на Второй Медведковской улице. У меня были друзья, по нынешним временам – шпана отчаянная, да и сам я в те времена был не из домашних детей. Мы жили недалеко от сортировочной станции, вагоны сначала укатывались на подъём, а потом скатывались обратно, мы впрыгивали на платформы со жмыхом, захватывали за пазухи, кто сколько успевал, и выпрыгивали уже внизу, когда вагоны разбегались по направлениям. Несмотря на такое детство, тяга к чтению у этих ребят была большая. Мама нас записала в несколько библиотек, и мы постоянно обменивались книжками. Тогда всё было строго: если книжка давалась на 10 дней, то через 10 дней нужно обязательно ее вернуть. Мама не следила и не систематизировала наше чтение, не организовывала его, как я это себе сегодня представляю. Поэтому читали мы всё: от Мопассана, которого мама брала для себя, до «Хижины дяди Тома», которую мы привезли с собой. Я помню на меня  «Сага о Форсайтах» произвела колоссальное впечатление. Вот с Юрием Владимировичем мы часто, когда пьём чай вместе (а это бывает раза два в году), вспоминаем, что было раньше домашнее чтение – читали вслух. Отец плохо видел, любил, чтобы мама читала. В то время часто читали книги вслух в кругу семьи воскресным вечером. Сейчас поколение пожилых людей проводит время у телевизора, а тогда проводило за домашним чтением. 

Большую литературную жизнь привнёс Миша, муж моей сестры. В его библиотеке были полные собрания сочинений русской и западной классики. Поэтому «Войну и мир» я впервые прочёл не по принуждению между 9-м и 10-м классом,  а раньше, поскольку стал читать собрание сочинений Толстого целенаправленно и без разбору – подряд. Не скажу, что я глотал книжки, я всегда читал медленно, потому что должен осмыслить прочитанное. Иногда перечитываю строчки по несколько раз до тех пор, пока не пойму, что хотел сказать автор. В студенческие годы мы попали как раз в Оттепель, я помню с каким упоением мы читали «Не хлебом единым» и «Один день Ивана Денисовича» в журнальном варианте… 

                

     Семья. Стоят - отец, мать, Борис, Нила.(30 июня 1962 г.) 

   ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

В какой школе Вы учились?

В начале я учился в школе недалеко от Лосиностровской, а с 5-ого класса мы переехали в Люберцы. Там я три года проучился в школе в поселке Михельсон (по другую сторону железной дороги относительно Жулебино). А потом попал в знаменитую 6-ую мужскую школу в Люберцах, которую и окончил с золотой медалью. В школе висит панно, где указаны имена всех медалистов, высечены золотыми буквами на каменном основании.

Я от природы совершенно безграмотный человек, до сих пор пишу с морем ошибок, хотя зрительно уже стал запоминать слова и помнить, как они пишутся (смеется). Но тогда я всё-таки написал выпускное сочинение на 5 баллов! Расскажу подробнее, как это было. Литература преподавалась по известным правилам. Сочинение состояло из вступления, основной части и заключения. Наш учитель литературы, Валентина Васильевна Макаревич, учила нас, что во вступлении надо описать эпоху, в основной части что-то рассказать по содержанию, а в заключении надо выдержать все принципы: партийность, народность и так далее. Вы представляете, сколько надо высасывать из пальца, чтобы в «Ревизоре» показать партийность и народность? Мы бегали в Юношеский филиал Исторической библиотеки и доставали рецензии, где доказывалась партийность такого замечательного произведения, как «Ревизор» Гоголя. Вот такая была школьная жизнь… А Любовь Алексеевна, моя последняя учительницы литературы, давала мне сочинения переписывать домой, чтобы я написал то же самое, но только грамотно. Перед нашим выпускным сочинением на аттестат зрелости, среди учеников уже витало пять-шесть будущих тем, три из которых и оказались на экзамене. Несколько тем я написал дома и выучил наизусть, так как пользоваться источниками на экзаменах тогда запрещали, и все цитаты необходимо было воспроизводить по памяти. Я писал сочинение по теме труда в пьесе Горького «На дне» и до сих пор помню цитату оттуда: «Человек это звучит гордо…» – могу воспроизвести всю фразу со всеми надлежащими знаками препинания, так как выучил её наизусть. Некоторые цитаты во время экзамена забывал, тогда выходил в туалет, доставал шпаргалки со всеми первоисточниками и проверял, правильно я расставил знаки. Мне пришлось выйти три или четыре раза, на что комиссия сделала замечание: «Что это Гейдман Боря часто выходит в туалет?» – но Любовь Алексеевна сказала, что у меня непорядки с урологией, хотя прекрасно знала, зачем я выхожу. Вот такие были замечательные учителя! 

Учителя математики звали Всеволод Аркадьевич Скипенко, я многое перенял из поведения этого замечательного педагога. В школу он приходил в костюме и галстуке из необыкновенного материала, как бархат, нежного светло-голубого цвета (я до сих пор не могу найти такого!) Он был статный, строгий, необыкновенно светлый человек. В седьмом классе, он серьёзно, не повышая голоса, нам говорил: «Ну что ж вы расшумелись, как сопляки-пятиклассники?..» Это было его самое страшное выражение! А когда мы были в 9-ом, он говорил так: «Ну что ж вы расшумелись, как сопляки-семиклассники?..» Манеру задать интригу на уроке я перенял у него. Он давал задачу и ходил вдоль доски или стоял у окна и грыз яблоко, причем яблоко он тщательно вытирал белоснежным платком, а мы в это время должны были дотумкаться до идеи – с чего начать.  Уже за попытку расколоть задачу, как-то её раскрутить, подобраться к ней, может быть, и не самым правильным способом, он ставил отличные оценки. У нас был класс интереснейший, помню Славу Иванова, Борю Курова, класс, который не давал долго задумываться над задачей и над движением мысли на уроке. К сожалению, Всеволод Аркадьевич был совместителем в нашей школе и где-то в начале 9-ого класса перешёл на основную работу. Позже я подобных учителей встретил во Второй школе достаточно много, но пальцев обеих рук мне достаточно, чтобы пересчитать учителей такого класса, такой культуры, такой манеры, такого воздействия на детей. 

Завучем школы был замечательный учитель физики – Леонид Анатольевич Новицкий. Он ходил с орденом Красного знамени, ввинченным в пиджак, и говорил скороговоркой. Физику я совершенно не понимал, но когда пришёл Леонид Анатольевич, мы физику полюбили независимо от того, понимали её или нет, потому что мы полюбили уроки физики. За урок он спрашивал весь класс: задавал вопрос и опрашивал всех по очереди, пока кто-то правильно не ответит. Ученику, ответившему правильно, задавались следующие вопросы до тех пор, пока он мог дать ответ. И пока Леонид Анатольевич опрашивал класс по такой схеме, он держал в голове все ответы и в конце урока выставлял оценки всему классу или, по крайней мере, двум третям класса. Причём, его объяснения очень напоминают манеру Александра Юльевича Волохова – умение связать свой предмет с жизнью, дать какие-то ощутимые образы и даже практические советы. Умение лаконично выразить свою мысль редко встретишь в учителе, а ещё реже встретишь учителя, который одновременно может работать со всей аудиторией.

Леонид Анатольевич боролся с курением в школе. Когда он появлялся, то разносился крик по всему этажу «Лёнька!» – нужно было убегать из туалета противоположного крыла здания и бежать на другой этаж. Я ещё в 5-ом классе бросил курить, поэтому замечания получал за другие проступки. Леонид Анатольевич следил, чтобы по школе не ходили в шапках. Он их отнимал, складывал у себя в кабинете и записывал всех провинившихся в журнал. После уроков в его кабинет выстраивалась очередь по длине сопоставимая с очередью за продуктами. Ты выстаивал очередь, чтобы дать объяснение и получить замечание. Однажды я попал к нему за какую-то провинность. Первая фраза была: «Почему ботинки не чищены? Вон из кабинета», – «вон» означало, что надо взять в его шкафу щётку, гуталин, почистить ботинки и снова встать в хвост очереди, потому что никто тебя вперёд не пускал. Попадаешь в кабинет вторично, он находит фамилию и номер класса в своём громадном журнале: «9-ый «А», Гейдман Борис, замечание: "Ходил в шапке такого-то числа", расписывайся…» – расписываешься и можешь идти домой.  

Всё было хорошо, пока я не получил N-ое замечание. Мы с ребятами прогуляли уроки, и я, конечно, стал мудрить, что отец в командировке, поэтому не сможет прийти и так далее, а требовалось, чтобы пришел именно отец. Я не ходил в школу недели две, пока моя классная руководительница не пришла к нам домой и не выяснила, что отец не был ни в какой командировке. Она с ним поговорила, но отец был настолько обаятельный человек, что после разговора инцидент сразу был исчерпан. Потом она мне часто говорила: «Боря, какой у тебя отец замечательный!», – дескать, а какой сын пройдоха… Отец после этого любил ходить на собрания и общаться с учителями, а я был спокоен, что он нашёл общий язык со школой. 

Очень важно, что в школе, где я учился, определяющими были способности ребёнка, а не учительская аура. Важно было дать возможность ребёнку учиться дальше. Мои учителя понимали, что такому мальчику надо продолжать учиться, заниматься математикой, что мне действительно нравилось, что я делал достаточно успешно, и поэтому ставили во главу знания ученика, а не пионерские два прихлопа, три притопа. Вот такую школу я оканчивал, и такие учителя меня окружали…

Как и когда определился Ваш интерес к математике?

У нас дома была книга «Живая математика» Перельмана, и уже в 1-ом классе отец познакомил меня с ней. Я до сих пор помню этот фокус с "феноменальный памятью": когда на карточках раздаются 7, 9, 11-тизначные числа, и вы по номеру карточки говорите, какое число вам досталось. Мы играли с ним в эту игру. Отец меня заразил, заразил этими задачками, я просто бредил решениями, причем отец заставлял меня прочитать условие, забирал книжку и решение я должен был добывать сам. Перельман был моей настольной книгой очень долгое время. Недавно готовил задания к переэкзаменовке в 5-6-ые классы и на такую идею наскочил: три мальчика танцуют на концерте, один мальчик Коля исполнил 6 танцев (больше всех), другой мальчик Витя исполнил 3 танца (меньше всех) сколько танцев было исполнено на концерте, если каждый танец исполняли два мальчика? Идея простая: на самом деле, если в каждом танце участвовало двое, то количество "исполнений" танцев будет четным, а раз четным, то подобрать, в скольких танцах участвовал третий мальчик, нетрудно – их будет 5. А всего танцев (6+5+3):2=7. Самые простые задачи бывают очень хитрыми, забавными и интересными. Они до сих пор меня волнуют не меньше, чем какая-нибудь интересная книжка… 

Детям всегда кажется, что я учитель импровизации, что я дома не готовлюсь, прихожу и дурака валяю. На самом деле, я готовлюсь к урокам до сих пор очень тщательно – мне нравится это делать, нравится писать сценарий и режиссуру прокручивать. Хотя уроки я действительно веду в импровизационном стиле. И вот это обыгрывание математических задач с хитрыми вывертами, с афоризмами, меня очень привлекает и забавляет. Гельфанд так говорил всегда: «Если любишь картину, то всегда в состоянии влюбить и другого в нее».

Поэтому для меня выбор математики был однозначен, и, конечно, я в Университет очень хотел поступить. Но теперь уже думаю, что Богом была определена моя судьба или ещё каким-то образом, но я попал в Пединститут. Причём, если в Университете при поступлении у меня были какие-то проблемы, то в Пединституте декан Диденко Андрей Маркович вызвал меня на собеседование, пожал руку и сказал: «А-а-а! Брюки пришли!.. Вы приняты в пединститут…» Никаких заданий по математике не было, мальчишек на потоке было всего 6 из 70 с лишним человек.  

Скажите, а какой это пединститут?

Городской пединститут имени Потёмкина. Я туда поступил в 1956.

А был еще имени Ленина и имени Крупской, это другие? 

Да, было три педагогических института, но городской институт имени Потемкина в 1960-ом  году  слился с Государственным пединститутом имени Ленина.  Так что поступал я в потёмкинский, а заканчивал ленинский пединститут…

У меня прадед был деканом математического факультета в ленинском пединституте –   Дмитрий Иванович Перепелкин. Но он в 1954 умер.

А!.. Перепёлкина прекрасно знаю, учебник геометрии, перевод Адамара. Да-да.  Две фамилии в школьной геометрии известнейшие – это Перепёлкины и Глаголевы… Значит, Перепелкин твой прадед, а Глаголев - родственник Сергея Менделевича. Видите, какая земля круглая… 

СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ

В пединституте царил дух общения на равных преподавателей и учеников, дух Оттепели, и проблемы разных «пунктов» не стояло никогда. [Во всех личных делах советских граждан после фамилии, отчества и даты рождения стоял пункт о национальности. В условиях тоталитарного режима «пятый пункт» во многом определял судьбу человека] Много лет нам объясняли, что должно быть какое-то расстояние между ребенком и взрослым, между учеником и учителем, между начальником и подчиненным – это расстояние называется субординацией, но здесь мы переосмыслили наши взаимоотношения с преподавателями. Мы, к нашему удивлению, поняли, что это такие же люди с такими же недостатками, с такими же проблемами житейскими и так далее…

Высшую алгебру читал Василий Ильич Нечаев. Это изумительнейший математик, он читал лекции тихо, спокойно, обдумывая каждую фразу. Мы не могли найти лишнего слова в его лекциях, не говоря уже о лишней выкладке. Причём это делалось с таким напряжением, что оно передавалось нам. В аудитории была мёртвая тишина, а ведь девиц сидело 70 человек – у каждой свои проблемы, свои разговоры и т.п. Но алгебра проходила на встречной интеллектуальной волне, во встречном взаимодействии учеников и преподавателя. Выдающийся математик! Когда у Василия Ильича случился гипертонический криз, мы ездили к нему домой.

В пединституте я познакомился с семьей замечательных математиков – Майя Владимировна Васильева читала проективную геометрию, Анатолий Михайлович Васильев читал курсы и вел семинары по дифференциальной геометрии в Университете. Мне посчастливилось попасть в среду высокой математической культуры. Майя Владимировна подвигнула меня на посещение мехматовских семинаров. В Университете работал замечательный математик Сергей Павлович Фиников, он возглавлял кафедру дифференциальной геометрии на мехмате и по совместительству кафедру геометрии в пединституте. Майя Владимировна познакомила нас с его семинаром в МГУ. А когда я насчитал более 100 спецкурсов, которые читались на мехмате, у меня глаза разбежались. Хотелось посетить всё: теорию вероятностей, о которой представления в пединституте не было никакого, Риманову геометрию, теорию игр и так далее. В итоге я попал на спецкурс Петра Константиновича Рашевского «специальная и общая теория относительности». Это блестящий профессор свободно владеющий материалом, воспроизводящий сложнейшие выкладки на доске. 

 Из-за посещений спецсеминаров в Университете я пропускал занятия по методике, по истории педагогики в Пединституте, и мне грозил "незачет" или провал на экзамене, потому что преподаватели принимали экзамен по этим дисциплинам очень просто: «Я вас не видел на своих лекциях. До свидания». Но Ростислав Семенович Черкасов, завкафедрой методики, прощал пропуски занятий всем, кто занимался серьезной математикой. Он устроил меня на работу – где-то с третьего курса я работал на рабфаке, а с четвёртого уже учителем в школе. Студентов, работающих на постоянном учительском месте, он законным образом освободил от методики и от педагогики. Я всегда шучу в своей учительской среде, что если бы я прошел курсы методики и педагогики пединститута, я бы никогда хорошим учителем не стал. 

Уже когда я работал учителем, ко мне в школу приходил Василий Ильич Нечаев. Я до сих пор начинаю краснеть, вспоминая, как он был у меня на уроке и как нашел порядка 20-ти математических ошибок, не говоря уже о методических. Нашим преподавателям было небезразлично общение с нами после выпуска, небезразлична наша учительская судьба, потому что им было небезразлично будущее отечественного образования. Они очень переживали, когда в хрущевские времена вышел закон «о связи школы с жизнью», и все учебники стали перерабатывать на практический лад, особенно это коснулось математики и колмогоровских учебников. Это была волна упрощений, которая захлестнула школу. 

В общем, пединститут сделал меня учителем, хотел я того или не хотел, сделал учителем в профессиональном отношении. 

   

РАБОТА В ШКОЛЕ

Курсы Рабфака

Сначала я преподавал на рабфаковских курсах, но не считаю, что это была педагогическая деятельность. Это очень сложная работа со взрослыми людьми. Был брошен клич: «Студентам пединститута идти работать на рабфак». Это были подготовительные курсы для рабочей молодежи, желающей поступать в вузы, они просуществовали всего два-три года. И Ростислав Семенович Черкасов [завкафедрой методики в пединституте] направил нас туда. Это была неинтересная работа, так как люди приходили нерегулярно, в основном из-за своей основной работы. Мне запомнился такой замечательный эпизод: идут вечерние курсы, вдруг поднимается рука милиционера, я с испугом думаю, что же он хочет спросить, никогда никто не поднимал руки, а тут… Говорю: «Пожалуйста…» Он отвечает: «Вот здесь некоторым неинтересно, (кто-то из слушателей спал и даже немного храпел), можно вывести их?». Я тогда подумал: «Если б мне в каждом классе по милиционеру! Вот это была бы сильная и интересная работа» Я не сдержался и расхохотался.

Первый урок

Свой самый первый урок я дал в интернате для слепых детей на Новоалексеевской. Там было несколько талантливых учеников, которые собирались на мехмат (а туда брали детей с ослабленным зрением и даже слепых). Лена Братусь, одна из моих сокурсниц, сагитировала меня вести математический кружок, и свой первый урок я дал именно в этом интернате для слепых. Классы там были маленькие: по пять-шесть человек. Я проработал год, подготовил ребят к поступлению в вуз, но мне этот год запомнился на всю жизнь. Конечно, можно изображать из себя гуманного человека, но я не мог пережить обстановки интерната. По лестнице идут детишки, сталкиваются и один другому говорит: «Ты что слепой что ли?» – меня просто по живому резало! Но самой страшной была игра в футбол, когда они, обманывая друг друга, создавали шум не вокруг мяча, а вокруг пустого места, для того чтобы отвлечь команду противника – там не все были слепые, у многих было только ослабленное зрение. Меня интернат приглашал работать и на второй год в кружке, но переносить эти картины я был просто не в состоянии и ушел. 

 Школа № 1010

Она находилась в Люберцах, напротив вертолётного завода недалеко от платформы Ухтомская и посёлка Михельсона – я её всегда называл михельсоновская. Эту школу сделали на базе старого реального училища, там аудитории были выстроены амфитеатром, как в хорошем университете. Как начинать? Моё правило на всю жизнь было такое: в класс зайти без представления, войти как будто ты там работаешь учителем уже сто лет, просто войти и начать урок. Когда я уже потом был завучем и завкафедрой, то нового учителя никогда не представлял классу, а говорил: «Идите в это море, входите…» – спасение утопающего дело рук самого утопающего – сами входите, сами представляйтесь…Это море, в котором либо захлебнешься, либо выплывешь и будешь на плаву.

И вот мой первый урок в 5-ом классе: захожу – никого нет, тишина… Только подхожу к доске, поворачиваюсь, писк откуда-то раздается, но никого не видно. Понимаю, что дети устроили мне проверку на учительскую состоятельность. Тишина, писк, тишина, вопль какой-нибудь, какие-то возгласы дурацкие, я выжидаю… Наконец, сам не знаю почему, я два пальца в рот и свистнул!.. Раздался грохот, все повылазили из под парт – так они стали моими. В этом классе училась Настя Кожуханцева, которая писала контрольные работы каллиграфическим почерком абсолютно без ошибок – я мог их не проверять. Причем я всегда давал контрольные с каким-нибудь «подкрученным» примером, чтобы ребенок уходил с нерешённой задачей и не думал, что он всё может решить. А Настя писала всё безошибочно и любую контрольную исполняла на «пятёрку». Вскоре я перестал их проверять, приходил домой и говорил: «Мама, посмотри – я, не проверяя, поставил «отлично». Попробуй найти ошибку». Там, действительно, ошибок не было.

 Школа № 734

По настоящему в школу я пришел в 1960-м году. Это была 734-я школа. Она находится между Чертаново и Коломенским. По кличу о нехватке преподавателей математики, брошенному Мосгороно, нас направили на работу в школы на постоянное учительское место. Директор встретила меня с очень большим недоверием - появился «якобы учитель» математики. Но завуч, когда узнал, что я заканчиваю пединститут с отличием, уже проработал год, и даже собираюсь в аспирантуру, ходил со мной по школе, держа меня под руку, и говорил: «Дети, вот это настоящий математик!» – и представлял меня на уровне выдающихся математиков современности. 

В 1960-м мне был 21 год, а дети давали мне где-то лет 40-45, я выглядел очень по-старому: заношенный костюм, обтрепанные обшлага штанов и так далее. Готовясь к школе, я наглаживал рубашку и подштопывал брюки, чтобы они нитками не очень задевали пол. Дети поначалу всё это видели, но уже через месяц они не замечали, во что и как я одет, потому что софизмами и математикой увлёк их и заинтересовал. Им надо было готовиться в вуз, и они оставались после уроков до 7-8 вечера. Я готовил их по задачникам для поступающих Моденова и Шахно. Это была эпоха моего самого лучшего взаимодействия с детьми, вы меня поймёте, если я скажу, что первая моя жена, Галя Чугунова, была ученицей этого класса. А когда класс оканчивал школу, то трудно было отличить учителя от учеников. 

Проработав год в 734-ой школе, я поступил в дневную аспирантуру к Сергею Павловичу Финикову и решил уйти из школы. После этого дети постоянно приходили ко мне домой. Когда меня не было, мама не знала что делать, потому что выстраивалась очередь у подъезда – они дожидались моего прихода и уговаривали вернуться обратно. Но я собирался серьезно заниматься математикой и возвращаться в школу не стал

 Школа № 101

После аспирантуры, уже работая в НИИ, я попал в 101-ую школу, это было в 1964-67-м годах. Моя однокурсница Рая Шерман создала группу для учеников, поступающих в вузы, и позвала меня вести факультатив. Так я зацепился за 101-ую школу. Мы тогда снимали комнату на Шмитовском проезде в полуподвальном помещении, а школа № 101 находилась на Красной Пресне позади здания райкома партии. Мне на школы везло необычайно! Везло, прежде всего, на директоров школ. Во главе школы стоял замечательнейший директор – Аркадий Маркович Белицкий. Он прошёл Войну и всегда ходил с палочкой. Ему удалось сделать одну из первых физико-математических школ в городе. Тогда в Москве было всего пять-шесть таких школ: 2-ая, 57-ая, 101-ая, 179-ая и ещё какие-то. 101-ая школа была «молодежной» – школа только двух классов 9-ого и 10-ого. Например, у нас в параллели было 10 матклассов: «А», «Б», «В», «Г», «Д», «Ж», «З», «Е», «И», «К». Мы с Раей Шерман были самыми молодыми учителями, Рая очень хорошо умела общаться с детьми, завоевать аудиторию, умела влюбить в предмет и в конце концов научить ребенка работать. Они с мужем семья замечательных людей, альтруистов до бесконечности – дни и ночи проводили в школе, он приходил за Раечкой, а Раечка досиживала до 7-8 вечера, и он вместе с ней общался и занимался с детьми. 

Я в этой школе проработал два года: сначала меня взяли на проверку совместителем, но так как надо кормить семью, я из НИИ не уходил. Через два или три месяца меня переводят на основную работу, но я почему-то не захотел переходить – тоже страдал молодежными амбициями: сразу не взяли, поэтому теперь я отворачиваюсь от школы. И однажды Аркадий Маркович (хромой, сердечник, астматик) приходит к нам домой и Гале (моей супруге) говорит: «Он должен работать в школе, ему другого места в жизни нет». Один раз пришёл, другой раз пришел, третий раз пришел, в общем, с какого-то раза он действительно меня затянул в школу. Но через пару лет он ушел из жизни, и школа буквально развалилась на второй день: появилась другая администрация, детей начали набирать с первого класса, работать стало неинтересно, и я ушел.

 Аспирантура и НИИ

.Проучившись год в аспирантуре, я осознал, что подходящей серьёзной задачи для кандидатской диссертации у меня нет. Потом умер Сергей Павлович Фиников. Ему было 82 года. Я остался без научного руководителя, немного походил на спецкурсы, и из-за какой-то стеснительности не стал проситься в аспиранты к Анатолию Михайловичу Васильеву. Не то чтобы постеснялся, скорее побоялся заниматься серьёзной математикой, испугался, что абстрактные категории не для меня…

 Тогда я начал искать работу в НИИ. Как сейчас помню, на Авиамоторной три "почтовых ящика" сходятся на одной площади, даже в какой-то западной газете это было сфотографировано и написано «осиное гнездо советского ракетостроения». На воротах каждого из них написано «требуются математики». Я стучусь, да действительно, математик-аспирант нам очень нужен, давайте-давайте, мы вам позвоним. Неделя проходит – звонка нет, две недели – звонка нет, три недели – звонка нет. Так продинамили меня во всех трех "ящиках". А один мой ученик с рабфака оказался работником КБ одного из них, и он мне сказал: «Борис Петрович, вы ж понимаете, что математики нам очень нужны, но вы по 5-му пункту не проходите». 

После этого меня отец устроил в НИИ МонтажСпецСтрой – научно-исследовательский институт, который занимался в частности узлами трубопроводов. Мой отец как раз на практике реализовывал проекты этого института. Например, он был начальником строительства  очистительных сооружений в Капотне и многих других объектов. В этом НИИ МонтажСпецСтрой не было ни одного математика, мой приход был встречен овацией. Я занимался макетным проектированием технологических трубопроводов, т.е. обвязка технологическим трубопроводом нефтяных и химических заводов. Работа очень интересная, но вскоре я женился, а платили мало, как сейчас помню – 110 рублей, я был младшим научным сотрудником. Тогда мне дали свободный день, дали даже два свободных дня, но только чтобы я занимался задачей по стандартизации узлов трубопроводов. И я занимался, пока не стали ужесточаться правила работы в НИИ – отменили свободные дни, появился турникет – от звонка до звонка надо было сидеть, была тогда такая фраза  в ходу: «досидели до дождя». А творческой работой заниматься сидя за столом не всегда получается, у меня было много замечаний администрации такого плана: «Курчавый сотрудник ваш всё время гуляет по коридору, когда же он работает?». Хотя как раз это "гуляние" было сопряжено с настоящей работой, а сидение за столом оборачивалось в основном с игрой в шахматы, или мы из букв одного длинного слова составляли слова поменьше, кто больше к концу рабочего дня составит, тот выигрывал больше кружек пива и т.д. Мне это надоело, и я ушёл… 

Школа №101. 1966 год. 

ВТОРАЯ ШКОЛА

Что такое Вторая школа

Создание Второй школы – заслуга Владимира Федоровича Овчинникова, ему было тогда 40 лет. Он её сделал, исходя из собственных взглядов на образование. Я приведу его тезис: «Трудно работать с талантливыми людьми, с талантливыми учителями безумно трудно», – но он именно таких педагогов видел, искал и подбирал. Это человек с каким-то удивительным административным даром, необыкновенным чутьем, необыкновенной выдержкой, терпимостью, высочайшей интеллигентностью. Вторая школа рождала интеллигентную публику, потому что там интеллигентность была не просто прослойкой, а средой, в которой главное – это уважение к любому человеку: к уборщице, ученику, учителю, директору, завроно или, я не знаю, к первому секретарю горкома партии. 

У Владимира Федоровича была способность находить носителей этой интеллигентности. И даже сегодня он иногда звонит мне и говорит: «Борис Петрович, у вас нет какого-нибудь интересного учителя информатики на примете?» Он терпеливо отслеживал, терпеливо ждал, терпеливо приглашал, шёл на всякие ухищрения, лишь бы таких людей найти. Сегодня ему это делать стало совсем трудно, безумно трудно, потому что это человек кристально чистый во всех отношениях, он никогда не был меркантильным, не связывался с финансовыми делами, потому что это не его роман. Его роман – это сделать школу, в которой бы работала и соответственно воспитывалась интеллигенция, а интеллигентность была бы доминантой во всём образовательном процессе. Я ещё раз повторюсь, ту самую Вторую школу сделал Владимир Федорович Овчинников.

Учителя той Второй школы - это когорта совершенно блестящих педагогов в истории советского и российского образования, которая никогда больше не повторится! Там была замечательная, непревзойденная гуманитарная кафедра – Виктор Исаакович Камянов, Феликс Александрович Раскольников, Зоя Александровна Блюмина, Татьяна Львовна Ошанина, Герман Наумович Фейн – философ, умница необыкновенный, русский язык для него это просто песня, как он обучал, эти споры… Богуславский историк фантастический… 

Учительскую и общую культуру, которой я обладаю, безусловно, дала мне Вторая школа. Я посещал Камяновские уроки и с упоением слушал его лекции, хотя я тяжел на подъём, но у него на факультативах сидел с открытым ртом, как школьник, – мне была безумно интересна философско-мировоззренческая выстроенность мысли. Его рассказы про творчество Толстого, про творчество Некрасова… Та среда – это неповторимая страница в истории образования!

 Начало работы во Второй школе

Из Второй школы уходил замечательный преподаватель (уезжал из России) – Сивашинский Израиль Ефимович. И на его место искали учителя математики. Владимир Федорович Овчинников позвонил мне, я приехал, но его вызвали на какое-то совещание, и со мной разговаривал завуч – Герман Наумович Фейн: «Нам математики не нужны», – первое, что я услышал. Видимо, я такое впечатление произвёл, что ему сразу стало понятно, что математики школе не нужны. Ну нет, так нет, я уехал… Только добрался до дома, как звонит Владимир Федорович: «Борис Петрович, извините, меня вызвали на совещание. Давайте договариваться о встрече.» Я говорю: «Я встречался с вашим завучем, вам математик не нужен». – «Нет, Вы всё-таки найдите время, пожалуйста». 

Я вновь приехал во Вторую школу, и у нас с Владимиром Федоровичем состоялась беседа. В результате я понял, что там математическое образование построено следующим образом: есть учителя, ведущие уроки, и есть научные руководители, которые ведут спецкурсы математики. Таким образом, в классе работает бригада: учитель-предметник, научный руководитель и руководители семинара – это, как правило, студенты и аспиранты мехмата. Мне это сразу не понравилось, потому что я страдал амбициями, привык быть одним хозяином, и плохо представлял себе, как строится работа в таком полувузовском варианте. Стал просить, чтобы мне дали класс, где буду работать только я, без научного руководства. Владимир Федорович долго думал, согласился и дал мне 9-ый класс, а через год, разрешил самому набрать новые 8-ые, где я одновременно вел обычные занятия по математике, и лекции с семинарами. Так я стал преподавать во Второй школе. Это был 1969-ый год. 

В первый год работы Владимир Федорович приходил на Ваши уроки?

Никогда. 

Он вообще ни к кому не ходил на уроки?

Ни к кому не ходил на уроки. За ним Полина Иосифовна Моссарская бегала по этажам, чтобы он пришел на урок и посмотрел, в каком безобразном состоянии там мел, доска или ещё что-то. Он никогда не ходил на уроки, но каким-то образом  знал цену каждому из нас. 

Во Второй школе вы к ученикам обращались на «Вы»?

Я знаю учителей, которые на «Вы» обращаются к любым ученикам, например, Рафаил Калманович Гордин, это рафинированный интеллигент другого поколения. Многие учителя во Второй школе говорили «Вы» ученикам старшей ступени, то есть 10-11-ый класс. Сам же я всегда говорю с учениками любой ступени и с выпускниками на «ты». Если я сержусь на ученика, перехожу на «Вы». Этим сразу увеличивается дистанция. 

Расскажите про других учителей математики

Во Второй школе была сильная кафедра учителей математики, отдававших всё своё время и силы, кропотливо занимавшихся каждым своим  учеником, среди таких учителей была Зоя Михайловна Фотиева, Полина Иосифовна Моссарская.  Ещё более сильная была кафедра научных руководителей, там работали: И.М.Гельфанд, Е.Б.Дынкин, О.В.Локуциевский, Б.В.Шабат – интереснейшая группа преподавателей МГУ. А все математическое отделение возглавляла, как это ни странно, преподаватель русского языка и литературы Зоя Александровна Блюмина. Она руководила всей непричесанной командой математиков, научных руководителей, семинаристов и их страшно запутанным расписанием. Так два года я проработал во Второй школе, пока ее не разогнали в 1971 году. 

Разгон Второй школы

Школа была бельмом в глазу у власти, потому что выпускала людей, заметьте, не детей, а людей, которые свободно мыслили, имели своё мнение, которыми управлять по принципу «не вылезай, не возникай, не высовывайся» было невозможно. Это было очень заметно на университетской публике, потому что большинство выпускников поступало на мехмат и на физфак МГУ. Это были не те люди, которых должна штамповать советская система – вот основная причина разгона Второй школы. В школу была заслана комиссия, которую возглавляла инструктор райкома партии. Комиссия проверяла в основном воспитательную и идеологическую работу школы. Инкриминировались самые идиотские, самые глупые вещи. Например, вечера с какими-то "тугриками", там была устроена продажа чего-то на "тугрики", какая-то условная игра.  На справке против фамилии Гейдман было написано: «почему про Гейдмана ничего нет?» – тогда дописали что-то и про Гейдмана. Отчасти, развал школы провоцировался и изнутри, публика не вся была из тех учителей, о которых я сейчас рассказал, но тех не хочу даже и поминать.

И комиссия Вас уволила из школы?

Нет, я сам ушел. Здесь я могу сказать для истории. Владимир Федорович после этой справки, после того как его освободили от должности директора, был в очень тяжелом состоянии. Помните фильм «Бег»? Так он был в состоянии белого офицера, у которого отечество ушло из-под ног. И несмотря на то, что меня уговаривали остаться, я не мог не поддержать его. Я был один из немногих, кто, не раздумывая, демонстративно ушёл из школы вслед за директором. Сразу же написал заявление, не дожидаясь смены, не дожидаясь окончания учебного года. Передо мной стоял сложный выбор между директором и учениками. В этом плане мы, безусловно, заложники детей, но у меня характер вздорный. Феликс Раскольников всегда говорил: «Первая реакция мужика самая правильная», а моя первая реакция была выразить протест. Конечно, мне было сложно оставить мои 8-ые классы, которые я успел проучить год. Правда, одного года хватило, чтобы мои ученики, собираясь, всегда приглашали меня на встречи и приглашают до сих пор. И мне было тяжело, когда они толпами приходили ко мне домой, но в тот момент я не задумывался и не взвешивал, кого я подведу… Назад пути не было.   

Школа №2. 1970 год. Учителя, слева направо
Ф.А.Раскольников; А.Ю.Кошева, Л.П.Вахурина; Г.Н.Фейн; Владимир Федорович Овчинников; А.П.Ушаков; К.А.Круковская 

 

19-ая и 57-ая ШКОЛЫ

Школа № 19

После разгрома Второй школы Леонид Исидорович Мильграм взял Овчинникова к себе в 45-ую учителем истории. Также Владимир Федорович был по совместительству директором Всесоюзной заочной математической школы, и он начал устраивать на работу учителей, которых из Второй школы уволила комиссия, или которые сами ушли. Нас с Феликсом Раскольниковым он привел Черёмушкинское РОНО и говорит: «Вот преподаватели русского языка и математики, но они уволены.» – Заведущая: «Ну, а в чем дело? Мне нужны мужики-преподаватели. Я работодатель, вы рабочие люди, давайте искать места…» – и начинает звонить в разные школы, через пятнадцать минут прибегает директор 19-й школы Черемушкинского района Лия Михайловна Пух: «О-о-й! Мальчики! Пошли, мне нужны и преподаватель русского языка, и преподаватель математики…» Но Мильграм, который нас сопровождал, говорит: «Нет, русский язык я оставлю в своей школе, а математика можешь брать себе». Так я стал учителем математики в школе № 19.

Лия Михайловна Пух - замечательная женщина, но, конечно, директор другого класса, нежели Владимир Федорович. Я её предупреждал, что у меня есть проект – сделать математический класс в этой школе, что это чревато, что дети придут совсем другие, чем те, которые обучаются сейчас, но она согласилась и сразу дала мне два 10-х класса. Мы сделали вечернюю математическую школу, в этом мне помогали ребята из 10-х классов, которые увлеклись математикой. Мы с ними ходили по микрорайону и расклеивали объявления о приёме, таким образом уже на следующий год нам удалось открыть первый маткласс. Он был очень смешной, потому что дети были совершенно не уровня Второй школы. Но там были замечательные ребята, а среди них – Маша Рабинович (её отцом был известный физик Матвей Самсонович Рабинович). Я всегда смеялся, что ни одно предприятие без Рабиновичей не обходится. Маше не удалось ужиться с новыми учителями Второй школы, она сбежала оттуда и пришла в мой класс. А через год она привела в 19-ую школу из Второй целых класс ребят своей параллели. «Попович-Рабинович-Симонович-Юнович и примкнувший к ним Шемшелевич» – это был самый сильный и интересный класс в моей педагогической жизни. Но их не Борис Петрович привел, их привела Маша Рабинович. И вокруг этого класса обустроился очень интересный и мощный педсовет. Я пригласил бывших учителей Второй школы на этот класс: Юрия Львовича Гаврилова, Инессу Евгеньевну Точилину (это преподаватели истории и иностранного языка) и замечательную учительницу физики Валерию Александровну Тихомирову (сегодня она работает редактором в журнале «Квант»). У нас четверых и учительницы 19-й школы Светланы Григорьевны Никитиной получился замечательный педсовет, который сделал класс «Попович--Рабинович-Симонович-Юнович-Шемшелевич» действительно одним из лучших классов в моей жизни.

В 19-й школе я пробыл, пока ею не заинтересовался райком: что это за вечерняя школа, для чего они собираются и так далее. Нам помогал аспирант-второшкольник Игорь Артамкин, нынешний профессор математического факультета ВШЭ, и другие выпускники Второй школы, а секретарь райисполкома, никак не мог понять, как это можно бесплатно обучать детей в вечерней школе и, вообще, что это за школа, в которой такие неприличные фамилии в таком большом количестве. Комиссия райкома кончилась тем, что директора решили снять, но сделали это в мягкой форме: просто вывели на пенсию, матклассы закрыли, а меня оставили. Но пришла другая директриса, и она воспользовалась первым удобным поводом для того, чтобы меня из школы убрать. Повод нашелся сразу, потому что я по молодости на всё реагировал быстро – когда шпана набрасывалась и устраивала так называемый «шарап» в столовой, я сразу наводил порядок и не всегда педагогическим образом. Один раз, когда парень чуть не убил кого-то (опрокинул стол, и чуть не задавили ребенка), я этого парня тряхнул как следует, и мне пришлось уйти из школы.

Школа № 57

Для своей старшей дочери я сделал 5-ый класс в 19-й школе и довел его с нашим замечательным педсоветом до 9-ого, в этом классе ещё учился сын Феликса Раскольникова – Лёша. А потом этот 9-й класс целиком увёл за собой в 57-ю школу. На меня вышел Лев Нилович Бухман – замечательный учитель, человек чистейшей, кристальной души. Мне, вообще, на хороших людей по жизни везёт, собственно, как и на плохих… Лев Нилович вышел на меня через Полину Иосифовну Массарскую, с которой я работал во Второй школе. Полина Иосифовна мне говорила: «Ты учитель 57-ой школы. Тебе надо туда идти работать». Она выходила на пенсию в этот момент и отдала мне свой класс, а я прибавил к нему класс из 19-ой школы.

Директор 57-ой школы Нина Евгеньевна Лапушкина – красивая, статная, умная женщина. Если говорить про обмен опытом, то Нина Евгеньевна Лапушкина была наставницей всех молодых учителей не по должности, а по существу. Все мы конформисты в большей или меньшей степени, вот Юрий Владимирович это конформист века, в хорошем смысле этого слова, Лапушкина ему уступает в этой дипломатии, но она, конечно, более дипломатична, чем Владимир Федорович. Ещё надо вспомнить Кузнецову Лию Давыдовну – завроно Центрального (Ленинского тогда) округа, которая погасила шум от того, что Гейдман привел за собой целый класс. И благодаря этим двум замечательным женщинам, которые в образовательной политике города умели себя правильно вести, 57-ая школа сохранилась и стала тем, чем она является сейчас, сохранила контингент и учительский, и в особенности ученический, несмотря на пресловутые 3% людей, которые могут быть "не наши", а остальные "наши". Много существует анекдотов про наше взаимодействие с Ниной Евгеньевной. Не знаю, интересно ли это? Приведу пример. Она очень следила за чистотой в кабинете, а я работал как раз в классе, где она была классным руководителем. Я, как сейчас, помню длинный коридор, на одном конце я, на другом – Нина Евгеньевна, и она кричит мне: «Борис Петрович! Какая сволочь?!» – пауза, – «украла мою щётку из кабинета?» Я ей в ответ: «Нина Евгеньевна, хоть я и сволочь, но щётки вашей не брал!» Вот такие были мои старшие наставники. Но это во внеурочное время, я сразу говорю, чтобы не думали, что мы такая шпана. Хотя эта байка, по-моему, ходит в 57-ой школе по сей день.

Я какое-то время проработал там завучем. Это тоже очень ценный опыт, так как я понял, что не администратор, потому что администратор должен быть спокойным и выдержанным человеком, он не должен свои личные отношения переносить на отношения производственные… Я на должности завуча продержался год, потом ушёл с неё и ещё год проработал учителем. А потом покинул 57-ю школу. Фактически я ушёл после ухода на пенсию Нины Евгеньевны. Это был 1985-й год, то есть получается, что я проработал в 57-ой школе где-то 7 лет.

ШКОЛА №43

Юрию Владимировичу Завельскому нужен был математик. А он всегда ищет кадры сверху, и поэтому обратился к городскому методисту Ястребенецкому, нет ли в городе свободного математика. А я с Ястребенецким работал по внедрению колмогоровских учебников по геометрии, и он сказал мне: «Есть замечательная школа, замечательный директор, он ищет математика». Позже Юрий Владимирович мне сам позвонил и пригласил, но я отказался: «Меня работа в 57-й школе устраивает». А он сказал: «Если у вас что-то будет меняться, то надо будет встретиться и поговорить насчет работы в 43-ей школе». Поэтому, уходя из 57-й, я уже знал, где меня ждут. К тому же, 43-я была рядом с моим домом, а моя «голубая мечта» была ходить в школу пешком и иметь в каждом классе душевую кабину…

Вам не тягостно было переходить из элитной 57-й матшколы в обычную (в то время) районную 43-ую?

Для меня матшкола и матклассы – это совершенно не главное, а главное - это детское море, среда. Юрий Владимирович пригласил меня, но ни о каких матклассах еще речи не было. Классы мне достались жутко трудные, ведь школа ещё не была профильной, и заставить работать этих мужиков, а это были настоящие мужики, было очень тяжело. Были девчонки, которые хотели учиться, а ребята ни в какую. Я выходил из себя, пытался заставить их заниматься или во всяком случае не мешать работать мне на уроке.

В общем, два года я промаялся, но за это время мы с Юрием Владимировичем подготовили через вечернюю школу почву для маткласса. Здесь работала замечательная учительница физики, большая энтузиастка – Евгения Валентиновна Эткина, она тоже уцепилась за эту идею. Ольга Евгеньевна Потапова – литератор, которая прекрасно знала Блюмину, Раскольникова, сразу создала вокруг меня ореол учителя Второй школы. Не 57-й, а именно Второй! Это очень почетное звание, марка, знак качества. 

И школа нас поддержала, потому что здесь правит бал Юрий Владимирович. А Юрий Владимирович любую идею доводит до завершения, до реализации, и если он сказал, что матклассы будут, значит, они будут. Сначала кружок, потом набор, и потихонечку в 43-й школе матклассы были организованы. Я работал по модели Владимира Федоровича Овчинникова. Если приводили ребенка, он спрашивал: «Кто папа?» – «Папа – доктор наук Локуциевский.» – «У меня мест нет. Я напрягусь и вашего ребёнка возьму в том случае, если вы будете вести семинар или спецкурс по математике». Эту же модель я перенял. Когда делал первый математический класс, пришла Неля Лосева, папа её – математик Лосев. Я процитировал ту же фразу: «У меня класс переполнен. Я беру Нелю, если вы будете читать спецкурс». Он приводил своих студентов в качестве руководителей семинара. Вот таким образом, по модели Второй школы, на классе работала команда. Вот Андрей Зелевинский, Серёжа Хорошкин у вас преподавал, Саша Кулаков и ещё  кто-то. 

Мой отец и отец Лёши Подобряева (Дмитрий Павловский и Владимир Подобряев).

Да, твой отец, Подобряевский папа,  который выдержал вас дольше всех, по-моему. Это всё тоже второшкольники. Хотя, альтруистов всё меньше и меньше. Альтруист Алексеевский тоже своего сына учил, там два брата, оба математика. Алексей Заславский –  один из последних альтруистов.

Александр Хачатурян, Виталий Арнольд – в прошлом Ваши ученики, а кого еще Вы привели в 43-ю школу?  

 Здесь легендарная фигура была – Григорий Вячеславович Кондаков. Он, сам будучи студентом пятого курса, привел студентку 4-го курса Минского университета – Инессу Владимировну Раскину на предмет организации класса, в котором будут работать студенты. Я взял Инессу Раскину в качестве учителя, настоял на том, чтобы она организовывала класс. Получился один из сильнейших классов 43-ей школы.

Какой выпуск?

Я здесь с 86-ого года, это наверное выпуск 90-91-го года.

Там же бывало по два маткласса в параллели….

Да, по два класса. Класс, где учился Юра Вольвовский.

А Маргарита Анатольевна, по-моему, была у них классным руководителем?

Да, Маргарита Анатольевна была руководителем. 

Они на несколько лет нас старше. Тогда были очень яркие матклассы. Сейчас спектакли ставят в основном гуманитарии, а тогда в школе именно они были на сцене …

Все так, но яркость зависит не от детей, яркость зависит от учителей. Заслуга нашей школы ещё и в том, что у нас не классы, а параллели. Вот только что, в 2010 году, класс физ-химиков пригласил математиков на репетицию выпускного капустника. Математики там что-то переделали и сделали по настоящему весёлый капустник. Дети, которые, как мне казалось, рта не могли открыть на сцене, вдруг даже запели на этом капустнике! Спасибо Маргарите Анатольевне. От учителей это зависит, только от учителей! Вот заведешь, влюбишь ты их в эту картину, будут ее любить, а не влюбишь – привет. 

Борис Петрович, что вы в целом думаете о нашей гимназии?

Гимназия 1543 сегодня, по-моему, одна из лучших реализаций модели общеобразовательной школы. Это очень важно. Почему я пришёл к Юрию Владимировичу Завельскому? Юрий Владимирович – носитель высочайшей образовательной и гуманитарной культуры, и сегодня мы к этой культуре приобщаем ребёнка. Я не знаю, что будет завтра, понимая под «завтра» очень многое, и грустное в том числе, но сегодня у нас один из мощнейших в Москве педсоветов, состоящий из носителей этой культуры: культуры математической, биологической, физической, химической, гуманитарной – образовательной культуры в лучшем смысле этого слова. Здесь, как я говорю, воспитываются люди не флюсового направления. А 57-я школа, в моём представлении, хорошо реализует флюсовое математическое образование, снимая пенки со всего города. СУНЦ и 57-я забирают детей и имеют на это право, потому что это некая технологическая среда, которая умеет это делать достаточно хорошо и умело, но только в математическом направлении, отчасти физическом, отчасти историческом, всё время надо добавлять слово «отчасти». А гимназия  №1543 делает это для всех и не отчасти, а более или менее гармонично, хотя нам с Юрием Владимировичем порой с трудом удаётся увязать «коня и трепетную лань». Мы делаем это, наверное, лучше большинства московских школ. Так происходит потому, что педсовет работает с соответствующей отдачей на любом классе, независимо от специализации – это и есть реализация общего образования. 

Скажите, почему это так важно куда-то ездить с классом, ходить в походы? 

Класс создается из общения, из общения не столько за столом, сколько из общения в поездках и походах. Это очевидно, что здесь говорить. И качества ребенка формируются и раскрываются в походе максимально. Походы, экспедиции, поездки, олимпиады – всё это необходимо чтобы дружба сохранилась по жизни. Вот выпуски второшкольные, выпуски 19-ой, 57-ой школы собираются до сих пор. Мой выпуск 101-ой школы 67-го года собирается регулярно раз в три года. Они младше меня на десять лет, и когда собираемся, я говорю: «Давайте выпьем за наших девчонок», – а девчонки пенсионерки уже. И вот всю жизнь группа 9-10 человек остается преданной этой дружбе. Я громкие слова произношу, потому что сам поражаюсь этой почти лицейской дружбе. «Борис Петрович, приехал Симанович Паша из Штатов, приехала Юля Зак…» и Борис Петрович как бы не дышал тут же собирается и идет. Вот та сверхзадача, которую надо ставить, работая с классом.

Первый свой поход в 43-ей школе помните? 

Я с самыми первыми классами ходил в поход в 1987-м году. Это была фантастика! Моя мечта – показать детям Россию, а Россия, с моей точки зрения, это Мещёра, Рязань, Вологда… И я иду с ними в поход по Мещёре: доезжаем до Рязани, оттуда до Ласково – есть такая деревня или селение, и мои ученики братья Лазаревы говорят: «Мы дальше не пойдём. Комары, жара, не пойдём дальше и всё». Ну, что делать? Я, конечно, палку беру… Юмор в том, что я знал этих ребят и не хотел брать с собой. Меня уговорил Бухштаб Женька: «Давайте, Борис Петрович, возьмем, они хорошие». Поэтому я ему и сказал: «Ты меня уговаривал, вот и разбирайся», – а сам тем временем палку стругаю. Он с ними как-то договорился. Сошлись на том, что идем до торфяного озера, а там будем разбираться. Дошли до озера – вода ржавая, коричневая, теплая, лес, зной, кусают оводы – прекрасная пора. Искупались, охладились немножко, пошли дальше. В общем, я с ними дошел до Гуся-Железного. Дошел правдами и неправдами, но в Гусе они расслабились, там Гусь впадает в Оку – излучина, старицы, воды по колено, можно лежа бултыхаться, можно сидя… Там уже легче стало, а когда возвращались – как будто этого разговора и не было никогда.  

В Батуми ездили на математические праздники с Ольгой Евгеньевной и каким-то из моих классов. В общем, пока силы походные были, я ходил. Последняя моя поездка была в Израиль с моими ребятами выпуска 2010 года. А на их последний звонок поехали всем классом в подмосковный пансионат «Огниково». Играем в «Чепуху» – я заранее попросил ребят написать два любых высказывания – поговорки, пословицы, афоризмы, цитаты из произведений. Они заранее не знали, что эти высказывания будут ответами на два вопроса: 1) что вы думали, когда шли на свое первое свидание? 2) что вы думали, когда возвращались с него? Получилось очень весело. Удивительно, что ответы многих ребят соответствовали их характеру. Например, Леня Игнащенко, рекордсмен по опозданиям на уроки, ответил на первый вопрос так: «Волшебник никогда не опаздывает. И рано тоже не приходит. Он появляется именно тогда, когда он становится нужен». А Удилина Катя, глубокая девочка, на второй вопрос ответила так: «Жизнь – это то, что происходит, когда строишь совсем иные планы». Акопян Соня, практичная девушка, на первый вопрос ответила так: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». И так далее…

 

ТОГДА И СЕЙЧАС

А как менялась школа на ваших глазах: 1980-1990-2000-ые? Как менялась школа, как менялись дети? 

Мне сложно сказать, как меняется школа. Про школу вам Юрий Владимирович лучше скажет. Я могу сказать, как меняется математическое образование. У нас одни из лучших учителей в городе, работающих на среднем звене (5-7-е классы): Наталья Юрьевна Бессонова и Буланян Мария Александровна. Это учителя высочайшей квалификации. Я могу кого-то не упомянуть, пусть на меня не сердятся. 

Когда с 8-го класса начинается специализация, то главным является уже не педагогическая и методическая составляющая наших учителей. Мощным вектором становится сама математика, то есть знание математики, и приобщение к ней идёт через умение понятно объяснить, научить довести решение до конца, научить ребенка трудиться. Как говорил Гельфанд: «Математика – это труд с карандашом и бумагой. Это очень тяжкий, изнурительный труд – заниматься математикой». Доминантным становится умение поддержать, как-то поднять и выделить детей способных к восприятию серьезных математических проблем. 

Александр Вячеславович Хачатурян окончил мехмат Университета с красным дипломом, поступил в аспирантуру. Он так же, как и я, как мне представляется (это не его слова, а моё наблюдение), колебался между математикой и ее преподаванием, но его захватила педагогическая, учительская жизнь. Он себя нашел, он делает не так, как Борис Петрович, к счастью. И гуманитарная культура у него высочайшая, она позволяет ему более интеллигентно общаться с детьми, чем тот же Борис Петрович общался и общается. 

Время идет, меняется внешняя среда, меняемся мы незаметно, и тем более меняется математическое образование в 43-й школе. Оно, естественно, было другое, когда я был замдиректора по физико-математическому отделению, но меня радует, что много молодых учителей, что сохранилась традиция приглашения аспирантов, что вы возвращаетесь в школу в том или ином качестве. Всё это принесено из Второй школы, и это закрепилось в 43-й. Я многому учусь у молодежи – манере общения, манере поведения не такой амбициозной и хулиганствующей, как моя. Так что меняется культура, но не по параметру хуже/лучше, она становится иной, так как меняются люди. Хочется, чтобы молодые учителя чего-то у нас тоже подглядели, и я думаю, подглядывают, просто нам не всегда заметно. Я тут приглашал моего ученика Мишу Розенберга к нам в школу (сейчас он работает в Израиле), а он говорит: «Борис Петрович, но как же я могу к вам прийти, если 90% моего сленга – ваш сленг. Это же смешно будет!» 

А сейчас студенты приходят в школу?

Приходят. Сейчас работает блестящая команда Инессы Раскиной и Саши Хачатуряна. Там Миша Бернштейн это что-то невероятное! И сохраняется эта манера общения на равных студентов и учеников на почве математики.

А как меняются дети, которые приходят в школу, как меняется их отношение к математике?

Сейчас я произнесу коронную фразу: «Российская земля не перестает рождать уникальных, выдающихся детей». И я произнесу фразу ещё более сильную: «Несмотря на педсовет 1543, перед которым я склоняю голову, он от нынешних способных детей, которых мы набираем, отстаёт…» Дети, как говорит Владимир Федорович Овчинников, толкают нас, но мне кажется, что они сильно впереди нас бегут, мы за ними не успеваем. Это отрадная вещь с одной стороны, но с другой – мало кто из учителей понимает, что нужно вкалывать, нужно кормить этих детей, и сказать, что сегодня пищи хватает и пища доброкачественная на 100%, я не могу. Я уже 17-ый набор делаю в 5-й класс, а в матклассы мы делаем уже 20-й набор, уже нет такого вала математических детей, как раньше, но это не из-за того, что земля русская перестала рождать таких детей, а из-за того, что какую школу ни возьми, там есть маткласс. И, к счастью, хороших школ много, а классов хороших ещё больше, дети не хотят уходить из таких школ, и это совершенно нормально. Но те дети, которые приходят к нам в матклассы, это замечательные дети, и они нас толкают вперёд. А в 5-е классы конкурс постоянно высокий. Это говорит как раз о том, что гимназия  №1543 является отличной моделью общеобразовательной школы. 

   

Коллеги. В.М.Сапожников, И.В.Ященко, Р.К. Гордин и  Б.П.Гейдман 

МАТЕМАТИКА

Вы работали полвека в разных московских школах, скажите, в какой момент Вы поняли, что для обучения математики обязательно нужна специализация, или это не так?

Я никогда так не думал и не думаю. Для меня нет матклассов, для меня есть дети, мне хочется красоту в математике донести до них, и не важно при этом, в гуманитарном или математическом классе учится ребёнок. Мне хочется донести до детей гармонию, интригу, которые имеют место в математике, влюбить детей в математику. А одаренные от Бога математическими способностями дети всегда есть. И можно совершенно непостижимым образом пробудить в заснувшем ребёнке, который и не собирался заниматься математикой, интерес и какую-то божественную способность к проникновению в эту сложную среду абстракции. Вот в чем мой идеал обучения детей математике – побороть в них трусость, чтобы они не боялись браться за нерешённую задачу, не зная, решена она кем-то или не решена, а браться, не опираясь на свой опыт, не говоря,  что я вот чего-то не знаю, для того, чтобы эту задачу решить. Надо начинать решать, грызть и иметь дело с тем арсеналом, который у тебя в руках есть. Вот я не знаю, может сумбурно объяснил…

Нет-нет, очень хорошо объяснили, спасибо. А с какого возраста надо начинать учить математике?

Приобщать к математике в начальной школе стоит, но делать это надо – у Гельфанда было такое выражение – «в охотку». Мой опыт говорит, что системно учить математике нужно с того момента, как ребёнок может сделать выбор. Представляете, перед каждым ребенком после 7-го класса мы ставим проблему выбора: выбрать одно, другое, третье или четвертое направление. Это ужасно сложно! Лишь 5% детей, по моим наблюдениям, в состоянии сделать этот выбор.  Этот выбор сделают только флюсовые, выдающиеся дети, способности которых ярко проявляются. А я сторонник общего нормального образования, поэтому математике, как науке, не дай Бог, учить… Нужно ПРИОБЩАТЬ к математике. Настоящий разумный выбор делается не раньше 9-10-го класса. И совершенно нормально, если он делается позже. Меня в свое время, в 5-ом классе поразило, что сумма нечетных чисел равна квадрату их количества:  1+3=2*2, 1+3+5=3*3, 1+3+5+7=4*4 и так далее... Ведь это потрясающая вещь! Если ты понятно можешь это объяснить ребенку, нарисовать, показать, то к таким красивым вещам, красивым идеям нужно приобщать его как можно раньше. Но не дай Бог делать системным математическое образование с 1-го и даже с 5-го класса. Мне кажется это неправильно.

 Борис Петрович, поделитесь секретами мастерства – как завоевать, как увлечь своим предметом класс? Как заставить учиться тех, кто не хочет?

С молодых лет я покупал детей какими-нибудь софизмами, начинал с того, что доказывал, что "5" равно "3", (какое-нибудь деление на "0" хитрое внутри) и так далее. А уж сложением в двоичной системе, можно купить любого ребенка в 5-ом классе, любого! Да много еще фокусов.

В начале был жутко нетерпим к бездельникам, жутко! Это в последние двадцать лет я стал как-то спокойно к этому относиться и понимаю, что не всем моё говорение необходимо, что насильно приобщать к математике не следует. Чего я не позволял и не позволяю до сих пор – это дурака валять на уроке. На уроке надо вкалывать! Лучше не приходи, лучше посиди в читалке или в вестибюле позанимайся своими делами. Теперь совершенно спокойно отношусь, а в те времена надо было каждого выучить чему-то. Как говорит Владимир Фёдорович Овчинников: «Сначала мы работаем на рекламу, потом реклама на нас», – сейчас одного того, что Борис Петрович придёт в класс, достаточно для того, чтобы обеспечить половину внимания, мне остается только  завоевывать вторую... 

Вы автор знаменитого учебника по математике для начальной школы. Почему именно для начальной? Ведь математика в старших классах, казалось бы, куда серьезней и важней?

В конце 80-х годов перестроечная пора открыла шлюз для другого преподнесения математики в начальной школе. В то время дали возможность раскрыться системе развивающего обучения, и эта система предполагала, например, изучение математики от общего к частному, от общих теоретико-множественных понятий к арифметике. И одним из носителей этой идеи был замечательный, уважаемый мной, математик Наум Яковлевич Виленкин. Вот его ученики, в том числе Петерсон Людмила Георгиевна, блестяще её реализовывали. Там очень симпатично, изящно всё сделано. Но когда с этими учебниками стали работать обычные учителя начальной школы, то получился анекдот. Учителя начальной школы стали реализовывать систему развивающего обучения по Петерсон и не понимая сами, что такое множество, что такое пересечение и объединение множеств, не понимая теоретико-множественных основ, стали рассказывать это детям!

У нас почему-то новая идея вымещает старое, не используя прежний опыт. Из учебника был выброшен большой цикл текстовых задач. А что такое математика? В частности, это создание математической модели текста. Во всяком случае, это так для школьной математики. А текстовые задачи взяли и выбросили. К чему это привело? Мы заметили, что наша школа стала поставлять в свои же математические классы очень мало детей, в чём дело? Надо заняться средней школой. Мы усилили среднюю школу, не помогло. Я влез в «началку», и тут всё прояснилось. Дети не понимают математики,  чувство числа утрачено, умение решать текстовые задачи отсутствует. Дети оперировали теоретико-множественными понятиями, совсем не понимая, что эти понятия означают!

И тогда мы написали с Татьяной Владимировной Ивакиной и Ириной Евгеньевной Мишариной пособие для внутреннего пользования по изучению математики в начальной школе. А мои бывшие ученикии Максим Родин и Виктор Чепыжов, организовавшие своё издательство – «ЧеРо», увидев конспект, сказали: «Борис Петрович, давайте мы издадим этот конспект…» И мы этот поурочный материал напечатали в формате детской книжки с забавными иллюстрациями Максима Дубаха. Ход этому учебнику дала одна мама. Ее ребёнок страдал потерей слуха. Она приехала в школу, отыскала меня и говорит: «Вы знаете, я стала заниматься с ребёнком по вашему учебнику, и он впервые в жизни расхохотался», – раз расхохотался, значит, мы попали в точку. Вот так появился этот проект и до сих пор существует.

 

В двух словах, что такое для Вас «Учитель»?

Не хочу давать определение. Насколько я строг в определении математических категорий и понятий, настолько я не умею давать таких абстрактных определений. Вот Юрий Владимирович даст хорошее определение учителя, а я… Помните, я вам говорил, что отец таскал меня по музеям? Он всегда шедевры отличал от подделки, от какой-нибудь копии. Красивую, симпатичную, обаятельную женщину всегда обсматривал, а получив замечание от жены, всегда ей отвечал: «Циленька, ты же знаешь, у меня плохое зрение, поэтому я всё хочу пощупать…». Я тоже отличаю хорошее от плохого, стараюсь, во всяком случае, поэтому могу сказать: «Это учитель, а это не учитель», – а дать определение учителя, это мне в голову не приходит, извините меня. 

Вот как раз по поводу женщин у нас есть один вопрос. Нам всегда казалось, что у вас какое-то особое, по-настоящему мужское, отношение к женщинам. Какие-то основные свои принципы вы можете сформулировать на этот счет?

Принципы? Не знаю, я беспринципный человек. (Смеется). Это ещё, не дай Бог, мои жёны услышат: и первая, и вторая. Что вам сказать? Помните, я про Сивашинского из Второй школы говорил? Сивашинский был педагог высочайшего класса, но он мог исписать всю доску задачами, выйти в коридор, постучать ко мне в класс и сказать: «Боря, пойдём, я расскажу тебе новый анекдот». Я, в отличие от Сивашинского, никогда урок из-за анекдота не пропускал. Но если постучится в дверь моя выпускница Ира Копылова или Лена Горошкина, я бросаю урок! Я могу уйти и вообще забыть, что сегодня есть еще уроки… Забыть и просто общаться с этими замечательными девчонками. 

Я с удовольствием читаю курс математики учительницам начальных классов. Эта аудитория меня зовёт, аудитория красивых женщин. Я единственный мужик на этих курсах. Как-то пришел на мои занятия парень, сказал, что он учитель начальных классов. Я просил его остаться, хотел записать фамилию, но он через пять минут сбежал. Моё отношение такое: я радуюсь всему красивому, всему обожаемому и люблю тепло. Люблю сам излучать тепло и люблю тепло, которое излучают люди вокруг меня. Вы же понимаете, когда чувствуешь встречное тепло, невозможно оставаться холодильником.  

Школа № 43. 1998 год. Маткласс.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 Ваши любимые книги, и что бы Вы посоветовали нынешнему взрослому человеку почитать из школьной программы…

В связи с проектом «Математика 1 - 4» книг я читаю очень мало, безумно мало. Только те, которые Марина мне подсунет. Последняя книжка, которую я прочитал, был путеводитель по Израилю Губермана и Окуня, она мне очень понравилась. Перед этим читал «Подстрочник» Лунгиной, мне она не показалась очень глубокой, но для общего разговора это интересная книжка, к тому же у меня очень большое пересечение по жизни, по эпохе с теми героями, которых она упоминает

А что из школьной программы? Нужно читать всё то, что порекомендует Елена Дмитриевна Волжина и Ольга Евгеньевна Потапова. 

Борис Петрович, скажите несколько напутственных слов нам всем…

Жизнь хороша, и жить надо сегодня!