В.Ф. Овчинников
"Одаренный ребенок – тот, кто прошел начальную школу и у него не отбили интерес к учению"
Директор лицея «Вторая школа» Владимир Овчинников о том, что дети должны задавать любые вопросы и о том, что по блату в школу брать все же можно.
— Ваша биография состоит из удивительных виражей. Давайте по порядку. Почему вы из Института стали перешли на исторический факультет?
— Там я был на подготовительном отделении, а оно тогда на 90% было заполнено ветеранами — ребятами, которые пришли с войны, остались живы. Надо было получить среднее образование, чтобы дальше учиться. Так получилось, что все мы попали на литейный факультет. Походили по литейным цехам. Я-то ладно, я на год от них отстал, потому не воевал, а они нанюхались пороха. И все дружно сказали, что это не для нас, и все разошлись по разным вузам. Я пошел в пединститут, а дальше моя педагогическая карьера покатилась по накатанной дорожке.
— Получается, что вы случайно попали на работу в школу. Как долго происходил процесс адаптации? Когда вы поняли, что из школы уже не уйдете?
— Мне повезло, я директором стал сразу. Была такая районная вечерняя школа №48. Не знаю, случайность или до меня директора были такие, но там собрались совершенно изумительные преподаватели, как на подбор. В основном люди пожилые, но настоящая российская интеллигенция. И они меня учили, воспитывали, помогали входить во вкус педагогической деятельности. Да и школа была необычная для школы рабочей молодежи. Так что я получил очень хороший импульс. Потом вот эта школа, которая была еще без крыши, когда я сюда пришел.
— Почему вас назначили директором?
— Наша страна, да все так устроены, что всегда находятся какие-то люди (начальники) с головой. Ну, а дальше как-то пошло. Мне с самого начала удалось подобрать интересных людей. Была, как теперь говорят, обычная, рядовая, муниципальная школа. Потом пришел Никита Сергеевич Хрущев к власти, придумал систему производственного обучения, в которой был свой смысл. Тогда не хватало рабочих кадров, и нужно было срочно эти проблемы решать. Ввели одиннадцатилетку, один день полного производственного обучения. Нам удалось создать такие профессии, которые были очень популярны, интересны ребятам. И тогда начался некий естественный отбор ребят в школу.
— Успех школы был стремительным. Буквально за несколько лет слава о школе разнеслась по всему городу и к вам стали приезжать люди из разных концов Москвы. Что вы такого удивительного сделали в школе?
— Силами Института точной механики и вычислительной техники мы построили цех на втором этаже, по тем временам современный цех, в котором ребята в белых халатах изготавливали не совочки и ведерки для детского сада, а тонко устроенные платы для вычислительной машины, которые тут же шли в работу. И они понимали, что занимаются делом, полезным и нужным.
Потом на эти же машины потребовались программисты. Машины, что сейчас умещаются в одном ящике, тогда занимали огромный зал. Ну, и дело пошло. Даже к нам привозили одного из братьев Кеннеди, сейчас уже не помню, то ли Роберта, то ли Эдварда. Естественно, мы его повели в монтажный цех, показали ему, что делаем. Он повертел в руках плату и говорит: «У меня есть завод в Штатах по производству вычислительной техники. Давайте заключим с вами прямой договор, я буду у вас покупать». Дурака валял, конечно. Он прекрасно понимал, что это невозможно, но он убедился, что у нас всё серьезно. Отсюда, интерес ребят к школе и возможность отбора тех, кто почувствовал вкус к этой деятельности. И, конечно, нельзя сбрасывать со счетов, что к тому времени начал складываться довольно сильный состав учителей.
— Как же вы стали очагом инакомыслия?
— Это не было диссидентством, инакомыслием, как это сейчас объясняется. Скорее это было свободомыслие.
— В чем это выражалось?
— В том, что учителя позволяли себе говорить то, что они думают. И позволяли детям задавать любые вопросы и честно отвечали на эти вопросы — острые, рискованные. Потом партийными органами это было объявлено диссидентством и так далее, хотя в решении райкома партии об этом не говорилось. Тогда бы пришлось школу разгонять, учителей школы отправлять на восток. Этого, конечно, не произошло.
Так что, сложилась редкая, может быть, единственная школа, где можно было говорить все, что думаешь, и спрашивать обо всем, что волнует.
— Тем не менее, за инакомыслие вас уволили, и вы вернулись в школу в 2001 году.
— Ровно через 30 лет.
— Что вы делали 30 лет?
— Какое-то время я был просто безработный, в смысле той практической деятельности, к которой я привык, которой занимался. Оставалась заочная школа, работу в которой я вел, еще будучи директором. Та школа появилась в 64-м году, благодаря ректору Московского университета Ивану Георгиевичу Петровскому. Так что какое-то время я работал в заочной школе, а потом Мильграм (Леонид Исидорович Мильграм, директор 45-й школы), как я выражаюсь, подобрал меня с панели. Лёня воспользовался тем, что происходила реорганизация районов. Нашелся опять же толковый и разумный секретарь райкома партии, которого Мильграм уговорил взять вот этого самого «врага», и я стал у Мильграма работать учителем.
— После этих историй, какое отношение осталось у вас к советской власти, в частности, и к власти вообще? Или вы считаете, что важно судить не о власти, а об отдельных людях?
— Вы такие вопросы задаете. А-а-х. Что вам сказать? Как-то вот так счастливо сложилась моя биография, что я дружил и до войны, еще мальчишкой, с очень интеллигентными ребятами. Был у нас свой круг, состоящий из пяти подростков. И вот в конце войны, и после войны мы снова встретились, я, видимо, умел выбирать друзей. Они хорошо знали о том, что творится в стране, так что и я был неплохо осведомлен.
— У вас иллюзий никаких не было.
— Потом, как она выражалась, из восточных университетов вернулась моя теща. Она меня просветила основательно. Рассказывала, как Шехерезада, день за днем и ночь за ночью. Так что я был хорошо информирован и имел свою точку зрения на то, что происходило тогда.
— В довольно молодом возрасте, причем.
— Да, в довольно молодом возрасте. Вот так сформировались мои взгляды, и так складывалась моя деятельность.
— Сейчас вы предпочитаете дистанцироваться от власти? Я просто зашла и увидела фотографии, кстати, и у вас в кабинете, с Медведевым. Все-таки, времена, на ваш взгляд, поменялись или дух остался тот же?
— Конечно, поменялись. Коммунисты лгут, что ничего не поменялось, что только все потеряно. Самое главное — свобода, человеческая свобода, право думать, право высказывать то, о чем думаешь, свобода духа, взглядов. Вот главное, что появилось. Ушло чувство страха. Понимаете? Моя жена, когда мы еще были вместе, до ее смерти, она всегда возмущалась какими-то проявлениями непорядка. Я ей говорил: «Скажи спасибо, что после того, что пережила эта страна, этот народ, не было кровавой гражданской войны. Не то, что я верный слуга здесь, но я считаю, что все, что происходит, вполне закономерно. Очень здорово, что мы не отбиваемся от своих врагов, а занимаемся своим делом.
— Скажите, пожалуйста, у вас учатся ребята старшего возраста, младших классов у вас нет?
— Приходят ребята после 6-го класса.
- Это дети, которым 12 лет и старше? Скажите, есть ли, не могу сказать «идеологическая установка», это неправильно, а какая атмосфера царит в школе по отношению к политике, к обществу?
— Я всегда исповедовал такой принцип: набрать хороших учителей и не мешать им работать.
— А если эти учителя разные, противоречат друг другу?
— Так ведь в понятие хороший учитель входит не только его умение общаться с детьми и вкладывать в их головы знания. Их идейные и нравственные качества должны быть созвучны тем остальным, которые уже работают в этой школе. И ребята сюда шли не только потому, что здесь было интересно учиться, не только потому, что к 6-му, 7-му классу они уже были влюблены в математику, физику. Может, это громко звучит, но, по крайней мере, им было интересно этими предметами заниматься. Но прежде всего еще и потому, что в этой школе была совсем другая атмосфера.
— Она сохраняется?
— Думаю, что да. Хотя теперь появились другие сложности. Ребята стали прагматичнее.
— Вы заметили эту тенденцию?
— Несомненно. И жизнь подталкивает их к этой прагматичности.
— Хорошо ли это?
— Наверно, не здорово, но, как говорят, се ля ви.
— Удивительная вещь: представители естественных наук почти всегда прекрасно разбираются в литературе, музыке. Они не просто могут поддержать разговор, но они проникают в эти сферы гораздо глубже многих гуманитариев. Может, я неправа? Скажите, с чем это связано.
— Нет, вы правы, но мне сложно об этом судить, ведь я тоже гуманитарий. Приходят умненькие ребята с широким кругом интересов, и они попадают «на зуб» в группу сильных учителей, в хорошем смысле слова. Вот вам и ответ на вопрос. Здесь нет никакого противоречия между физиками и лириками.
— То есть это просто способный, одаренный ребенок
— Когда меня спрашивают, что такое одаренный ребенок, конечно, это преувеличение, я всегда говорю, что это ребенок, который прошел начальную школу и у него не отбили интерес к учению.
— По-вашему, получается, что все дети изначально одаренные.
— Несомненно.
— Вы так считаете? Вы считаете, что способности, данные при рождении, они одинаковые.
— Нет, они неодинаковые. И, к сожалению, это факт, что есть дети малоспособные и дети, требующие специальных коррекционных усилий. Что поделаешь, здесь могут быть разные причины. Могут быть и заболевания, и какая-то наследственность. Это, несомненно. Поступая к нам, дети проходят серьезную проверку. Очень серьезную проверку и по знаниям, и по способностям. Слава Богу, редки случаи, когда родители настаивают, с помощью телефона и прочее-прочее, на поступлении ребенка в нашу школу. Мой заместитель очень убедительно доказывает родителям, что не всегда это разумно. Все потому, что не так трудно к нам поступить, как трудно развить начальную скорость, вписаться в этот коллектив. С такими детьми часто происходят опасные для них вещи. Возникает комплекс неполноценности: «Я — дурак. Я — дурочка, видимо, от рождения». И тогда, подчас, нужно прибегать к помощи психиатра.
— Я сейчас вас слушаю, как родитель, и понимаю, что вот так вы, видимо, убеждаете чиновников, бизнесменов и академиков, которые хотят, чтобы их дети непременно учились именно у вас.
— Но, я боюсь сглазить, уже сложилась такая репутация школы, что насильно влезать в эту школу родители не хотят, понимая, что это бесполезно и даже опасно.
— Некорректный, но очень любопытный вопрос: почему девочки менее способны в естественных науках, чем мальчики?
— Так всегда было, так складывается, если таких девочек 5-6 в классе, то мы считаем, что это норма или даже несколько выше нормы. Причем нет никакой дискриминации. Мы даже радуемся, когда, наконец, приходит сильная девочка. Не знаю, может, физиология сказывается, может, многовековые традиции наложили свой отпечаток. Я боюсь что-нибудь сказать, чтобы не обидеть добрую половину человечества. Ведь, если говорить примитивно, то с девочками даже проще работать. Они дисциплинированы, аккуратны, исполнительны, чего еще нужно. Но, часто так случается, что дальше этих качеств девочка не идет. Хотя, бывает и совсем наоборот.
— По вашим наблюдениям, способности ребенка кореллируют с его моральными принципами? Понятие злого гения...
— Гений и злодейство? Нет, это не так. В этом нет и опасного противоречия. Но бывает, что ребенок очень способный, легко учится, а по характеру человек малосимпатичный. Такое бывает.
— Тогда вы не будете отрицать, что способные и погруженные в предмет дети, как правило, бывают оторваны от жизни. Они порой неадекватны к социальным вопросам, неприспособлены к жизни.
— Нет такого массового проявления. Разные дети. Только порой о наших детях ничего не говорят, а подносят палец к виску. (Смеется.) Но это в хорошем смысле слова, понимаете. Иногда приходят дети, совершенно оторванные от жизни, необычные, иногда очень нервные, которым трудно в классном коллективе. Такое тоже бывает и нам приходится с ними мучиться, как-то их приручать. Дети есть дети, они бывают разные.
— А с кем тяжелее — с детьми или родителями?
— Иногда приходишь к мысли, что хорошо бы некоторых родителей лишить родительских прав.
— Какая самая страшная ошибка, которую совершают родители?
— Применительно к нашей школе?
— Да, то, что вы наблюдали.
— Я об этом говорил. Есть родители, которые фанатично желают засунуть ребенка в нашу школу. Все-таки наш лицей и другие школы — они необычные образовательные учреждения. И надо хорошенько подумать сначала, посоветоваться, а потом уже настаивать. Такая настойчивость родителей чаще объясняется тем, что их ребенок учится в какой-то очень неблагополучной школе, и они просто желают оттуда вырвать ребенка и отдать в школу более благополучную, приличную, как они говорят. Так что их можно понять.
— Вы несколько раз произнесли слово интеллигенция. Скажите, на ваш взгляд, понятие интеллигенция и тип таких людей в прошлом? Или можно говорить о некой новой интеллигенции сегодня?
— И можно, и нужно говорить о новой интеллигенции. В этом смысле, я всегда вспоминаю термин, который придумал Солженицын. Он некоторых людей с высшим образованием называл «образованцами», потому что дальше образования, суммы знаний, подчас очень глубоких знаний, ничего другого в человеке не присутствовало. С моей точки зрения, интеллигентом может быть человек, не получивший высшего образования, но вот Бог дал ему такие качества интеллигентного человека.
— То есть, интеллигентность — это совокупность моральных качеств.
— Нравственных, моральных качеств и принципов.
— Согласны вы, что система ценностей и некоторые принципы — это базовая структура для человека и общества.
— Наверное.
— Но современный мир движется несколько в ином направлении. Вы с этим согласны?
— Увы. Увы.
— И вы считаете, что это естественная проблема, или это временное. Бывает же так, что на смену хаосу, в том числе ценностному, всегда приходит ценностный порядок, и наоборот.
— Наверное, так, а иначе просто страшно заканчивать жизнь.
— Если вы говорите, что понятие «интеллигенция» не уходит в прошлое, что такие люди есть. А кто эти люди? Есть примеры? Среди ваших выпускников. Сохраняются же связи?
— Интересная вещь. У нас почти во всех классах сохраняются такие группы ребят, которые дружат 10-20-30-40 лет. Они продолжают сохранять свои отношения. У нас в субботу будет традиционная встреча, теперь мы делаем это не каждый год, а раз в пять лет. Вот будет 55-летие школы и, конечно, придут ребята, которые не столько стремятся увидеть стены школы, где они проучились пять лет, сколько увидеть друг друга, пообщаться.
— Да к вам наверное половина правительства съедется и половина списка Форбс.
— Не-е-ет.
— Это неинтеллигентные люди?
— Нет, я ничего не хочу сказать, потому что я плохо знаю этих людей. Нет, у нас в основном научная интеллигенция. Это люди среднего класса, если можно их так классифицировать.
— Многие уехали за границу?
— Мы такую статистику не ведем, хотя было бы интересно. Сейчас меньше выезжают, а были времена, когда очень многие уезжали.
— Это были 90-е или раньше?
— Раньше. Уезжали, потому что не могли найти себе здесь место. Уезжали в Израиль, в Штаты, в Западную Европу. Очень многие уезжали. Сейчас это не носит массового характера.
— А у вас никогда не было желания жить, например, в Европе?
— Жить? Нет. Побывать, посмотреть, другое дело. Я — квасной патриот.
— А вы считаете, что имеет право на существование такое понятие, как патриотизм? Или это продукт пропаганды?
— Конечно, нет, не продукт. Просто нужно знать, что человек вкладывает в это понятие.
— Я обратила внимание, что у вас стоит компьютер на столе. Вы пользуетесь интернетом?
— К сожалению, я человек прошлого поколения. Меня всегда поражает, когда приходит шестиклассник и творит чудеса с этим аппаратом. Нет, я не умею. Я бы освоил эту технику, в пользовательском смысле, но просто времени нет. Этот год просто сумасшедший. В связи с тем, что все школы переходят на рыночный порядок существования, заниматься многими вещами, которые кажутся не главными, просто нет времени.
— Вы упомянули о переходе на новые рыночные рельсы, а существование школ как-то меняется?
— Кардинально меняется. Школа теперь должна получать заказ. Это так называется. Должна отчитаться о выполнении задания. Задание состоит в подготовке школьников по тем программам, которые в этой школе существуют, проверяется их уровень знаний. И вторая часть существования школы — это субсидии, которые школе выделяются. Ну, и, наконец, система грантов, которая теперь существует, и еще один способ пополнения школьного бюджета — это платное дополнительное образование.
— Модель автономной школы не помешает вашему уникальному, уже сложившемуся коллективу?
— Конечно, в какой-то степени помешает. Мы все, особенно администрация школы, учителя должны думать, как заработать деньги и на зарплату, и на оборудование, и на освещение, и на водопровод, и на канализацию.
— Была бы ваша воля, вы, наверное, не стали бы переходить на новую систему?
— Может быть. Просто, по крайней мере, мне не известно, в состоянии ли наше государство иметь такой дорогой бюджет в образовании. Существует огромное количество сельских и малокомплектных школ, которые дорого обходятся государству. Я не владею этой статистикой.
— Можете вспомнить какого-нибудь ученика, который вас по-настоящему удивил. И что это был за эпизод?
— Всегда из школы выходили ребята, которые шли не только на мехмат и физтех, а ребята, которые были интересными гуманитариями, которые шли в медицинский институт, много биологов было. Например, скульптор Франгулян. Это наш выпускник. Причем биография его, тоже целый сюжет. Мама его была заведующей РОНО. Как-то она попросила меня съездить с ней за бланками аттестатов в ГОРОНО, тогда еще ГОРОНО было. Пока мы ехали, она мне с грустью сказала, что не знает, что с парнем делать. Он учился тогда в 11-й школе и, как она выразилась, «ни черта не делал, но и дисциплину не нарушал». Просто сидел и смотрел в окошко, а если ему под руки попадался кусочек хлеба, он тут же из него что-то изображал. Как раз мы проезжали мимо Дома пионеров, я и предложил: «Наталья Григорьевна, отдайте его в кружок лепки». Она нормально этот совет восприняла, а когда мы вновь увиделись, я спросил, как Жора, но она ответила, что совсем плохо, что не знает, что с ним делать. Я тогда предложил отдать к нам в школу.
— Все-таки взяли по блату?
— Да, только она возразила: «Вы с ума сошли, хуже казни не придумаешь». Но я сказал, что это уже наша забота. Взяли мы его, окончил он нашу школу. Надо сказать, что попал он в руки, это уж я постарался, к очень талантливому математику и очень разумному человеку. Тот из него вытянул все, что можно было из него вытянуть: таблицу умножения Жора не забыл. Мы дали парню возможность попасть в хороший ребячий коллектив. С грехом пополам он окончил школу, в плане естественных наук, и блестяще поступил в Строгановку. Вот так. Он стал крупнейшим скульптором. И это не единичный случай.
http://www.mn.ru/opinion_online/20110522/318674854.html